Арвид Тургейр Ли

ИЗ СБОРНИКА «УДИВИТЕЛЬНЫЙ ДОМ», 1981

(C) Gyldendal Norsk Forlag A/S, 1981

Перевод В.Тихомирова

Ничего в ней ни потайного,
ни роскошной раскидистой кроны -
только острой верхушкой воткнулась
в небо,
ни колокольного звона -
только крепкое рукопожатие лап.
А вокруг нее
грязь и возня,
суета и гам.

Прочный панцирь и зубчатый гребень -
зверь, обыклый к ненастьям,
к снегопадам и ветрам,
но и в самую лютую стужу
зелены иглы ели.

Дело не шло:
комель за комлем
я подсекал,
а все едино,
как я ни бился,
как ни старался,
а все едино,
тянул ли, толкал -
деревья стояли,
сцепились вершины
и не желали падать.
И так подойду
и этак - гляжу,
а вдруг шевельнутся?
Стоят как стояли,
сцепились вершины,
и тут не поможет
ни молитва, ни ругань.

Нет, все впустую,
зазря стараюсь -
не ладится дело.
Но лишь отошел я,
махнув рукою,
как дунул ветер
откуда надо,
раскачал и спихнул
вершину с вершины;
тут гул по лесу прошел
и треск,
предупреждая:
сейчас начнется.
И с уханьем повалилась
сосна за сосною.
А ветер умчался,
а я ему вслед
крикнул: спасибо!
И вот что подумал:
как часто оно бывает,
что для успеха дела
мало хотеть и делать,
необходимо порою,
чтобы откуда надо
ветер подул.

Вот наше землевладение,
застолбленное по закону
от сих и до сих,
невеликий участок -
да наш,
куплен, оплачен,
все чин по чину -
вот номер купчей, вот номер участка,
здесь вроде ровно, а дальше - покато,
здесь вроде почва, а дальше - скалы.
Там у нас север,
а там вон - юг.

Немного терпенья, немного старанья
да ссуда из банка на энную сумму
(а под какие проценты -
спросите в банке!),
и дом построен,
не какой-нибудь - этот самый
(не дожила только наша бабуся).
Еще не покрашены стены,
и красные камни взывают:
давай-ка, работай. Вперед!
И мы убираем камни,
мы охрой золотим стены,
мы вскапываем и сеем,
и все потихоньку
входит в свою колею.
Вот первая нежная зелень,
а это - первая клумба,
ну а это...
а это...
И мы, разогнувши спины, любуемся
землевладением и домом:
да! не зря мы трудились, не зря
платили проценты по ссуде.
Там север у нас,
там - юг.
На севере - бор и гора,
на юге - солнце и банк.

Даль неоглядная,
солнце и неоглядная даль,
а по дороге,
по излучистой горной дороге
двое идут,
и там, где они проходят,
звучат их шаги,
шаги по теплому щебню,
звучат, как звучали,
чудесным ладом,
ныне, как встарь.
А дорога лучится
по лесистому склону,
а двое идут
по дорожным излукам.
И с небесного склона
улыбается солнце,
слыша звук поцелуя.

Мы, старожилы в этих горах,
в этой лесной глуши,
здесь, на кручах,
мы плачем, и мы поем,
мы пашем, мы сеем
и бедствуем.
Но мы не уходим,
мы остаемся,
нас что-то держит
на этих камнях,
мы с ними схожи:
они - наши тропы,
они же - опора,
без них заплутаем,
без них сорвемся,
сорвемся и скатимся
прямо в море.

В этих горах,
в этой лесной глуши
мы живем, мы поем, мы плачем,
лишь здесь мы - воистину люди.

Смешно и жалко нам, с улыбкой мы встречаем
дорожный указатель, старый,
когда-то столь необходимый
на распутье,
теперь заброшенный, забытый
и никому не нужный,
ах, больше никому не нужный.
А ведь еще при Осмунне Винье^*
он молод был!

На сем же месте он стоял,
пророк дороги,
осиянный нимбом,
и четырьмя простертыми крылами по странам света
четыре нам указывал стези,
названия и расстояния
правдиво и неумолимо.
И от него четыре шли дороги
по лесам, по горам,
по лесам, по горам.
Встречи. Разлуки.

Теперь стоит он, старый указатель,
и перебиты крылья,
и проплывает мимо нас пожухлый нимб,
и прорицания истерлись и поблекли,
истерлись и поблекли.

И только Осмунна стихи,
доселе живы Осмунна стихи.

^* Винье, Осмунн (1818-1870) - норвежский поэт и журналист.

Солнце вспороло плотный сугроб
и ветер баюкает голую ветвь,

ледовую шляпу приподнимает река
и снег сползает с тринадцати крыш,

жизнь под спудом тихо вздохнула.

Под стенными часами
ты когда-то стоял,
ты когда-то глядел
на золотой циферблат
и слушал, и слушал,
как часы говорят:

как сподвижник,
как брат,
обещали часы,
обещали часы -
все еще впереди!

Под стенными часами
ты сегодня стоишь,
но померк, почернел
золотой циферблат,
и сурово, и сухо
часы говорят:

как судья,
как священник,
обличают часы,
обличают часы -
и ничего впереди.

Я - бур блестящий, стальной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!

А я - гора, горделивый бугор.
Я дам отпор! Я дам отпор!

Тарахтят они, и трещат они,
верещат они, и хрустят они,
бур и недра гор:
напор - отпор.

Ух! - ревет динамит, - о чем разговор!
Как взорву сейчас,
гром и молния! Раз -
вот и весь сказ.

Я - бур поющий, стальной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!

А я - гора! И как таковая,
я требую разъяснений. Что здесь будет?

Здесь! - ревет динамит, - здесь будет полезная штука!
Как взорву сейчас
в пыль и в прах! Раз -
вот и весь сказ.

Я - бур рычащий, стальной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!

А я - гора! У меня есть права!
Я протестую. Я подам в суд.

Ну?! - ревет динамит, - что еще за права?
Как взорву сейчас
вдрызг и вдребезги! Раз -
вот и весь сказ.

Я - бур стальной, прободной.
Пробурю! Прочь с дороги! Долой!

А я - гора! С докембрийских времен
со мною всегда считались!

Что?! - ревет динамит, - что еще за докембрий?
Как взорву сейчас,
так-разэтак! Раз -
вот и весь сказ.

Тарахтят они вздор, и трещат они вздор,
бур и недра гор.

Но ревет и грохочет тот,
что все взорвет.
Взорвет! Ох, взорвет!

От лампы настольной
на письменный стол
изливается свет,
на бумаги, на книги,
умиротворенный,
он щедро мне дарит
все свои сорок ватт.
Однако и этот свет
имеет свою предысторию,
он тоже прошел свой путь,
он тоже собрал свою дань:
туннелями продырявил горы,
плотинами запер долины,
просеки прорубил и к тому же
взял шесть человеческих жизней.

Она заказала мебель,
а когда привезли, говорит:
это нам не годится,
не к лицу эта мебель
нашему дому,
я закажу другую.
И пошло, и поехало!
В этой -
что-то не так,
ну а эта -
не в нашем стиле.
Удивительный дом!
И я задаюсь вопросом:
о каком же невероятном
великолепии
она в душе возмечтала?

Говорят о великом поэте:
высокомерен, тщеславен, капризен,
нетерпим,
недоверчив -
в общем, тип неприятный.
Но странно:
нам он чем-то приятен,
мы его понимаем.
И за всем этим вздором виден нам человек.

Все мы сетуем на серую жизнь,
неподвижно-оседлую,
словно вводное предложение в скобках.
Все мы ждем животворного вихря,
что ворвется, согнет
или вырвет с корнями деревья,
что подхватит и нас,
и нас вознесет
в беспредельное, о котором мечтали,
в это небо, где мы будем петь
и небесную песню услышим, о которой мечтали.

Снегопад,
из сырого, из серого зимнего неба,
без конца снегопад,
и сугробы растут,
а высокие и округлые волны предгорий
сгладились и сровнялись,
а над ними
бесконечные гряды
снежных поленниц и шапок.

Снегопад непроглядный,
а пушистые хлопья
словно белое тявканье с неба,
и ни единой прогалины
в облаках!
Ах ты снежная наша глушь,
ты бела и чиста
и от мира отделена.
Мир и люди - их нет,
только небо да макушки деревьев -
вот и все.