Арвид Тургейр Ли

ИЗ СБОРНИКА «СЕМЬ ВИТКОВ НАВЕРХ», 1976

(C) Gyldendal Norsk Forlag A/S, 1976

Перевод П.Мамонтова

Ты едешь:
семь витков наверх,
и вот ты здесь -
Скафсобергет.

Ты пишешь стихи:
семь витков наверх,
оно написалось,
стихотворение.

Двадцатикилометровая гонка,
бесконечная трасса, подъемы и повороты.
На самом трудном последнем участке
     толпа веселящихся зрителей,
насмешка в глазах:
понятно, мы ведь не те, кто финишируют первыми.
- Давай-давай! Побыстрее!
- Поддай огоньку! - кричат нам они.
Вечно они недовольны.
Совершенно не разбираются в гонках.
Не понимают, что здесь происходит.

Позади веселой толпы, чуть в стороне,
за изгородью стояла лошадь.
Большие темные глаза ее встречали нас,
казалось, лошадь все понимает,
и это было нормально,
чем отличались мы от беговых лошадей?!
Утешение было в этих глазах и никакой насмешки,
они словно говорили: все хорошо,
               неплохой результат.
Они как будто хотели помочь нам, подтолкнуть.
И лошадь заслужила право
               на наше уважение.
Мы увидели: в гонках она разбирается.

Года прошли -
в юности они были близкими друзьями,
теперь же встречались редко.
Но при встречах оба старались попасть
в тот веселый, немного насмешливый тон,
который раньше был принят у них.
Им хотелось, чтобы все было так, как прежде,
когда молодость еще не ушла.
Легко и непринужденно
они всегда находили при встречах
прежний тон,
и они думали: а ведь ничего не изменилось
     за эти годы,
все как прежде.
Но окружающие и посторонние видели,
что от былого мало осталось,
многое изменилось со временем,
их молодость ушла навсегда.
И только они сами не замечали небольших
перемен,
которые приходили с годами,
следов, что оставляла на теле и на душе ответственность,
     и ежедневное напряжение,
и эта растущая покорность.

Вянет лес,
умирают рыба и птица.
Сера и дым
отравляют землю.
Мы вправе спросить:
уж не открылась ли щель
в ад?

Сидит воробышек на проигрывателе,
слушает, сам не свой от счастья.
Ероша перья, плещется весело
в несмолкаемых звуках.
И два-три пера, кружась, падают
из растрепанного хвоста.
Он слушает и забывается.
Ни стука, ни звона, ни грохота -
пианино, флейта и скрипка.

О несчастный, жалкий ручей,
тонкая нить
возле дымящейся фабрики.

Вытоптан и истерзан его берег,
мутна вода.

Так уж случилось...
Похоже,
что завтра он умрет,
что завтра исчезнет.

Посмотри, вот его место
               на этой земле,
ему тесно,
и песне тесно тут,
нет ей простора.

Сегодня спальня моя полна листвой,
все вспыхнуло вдруг.
Листва вошла ко мне
сквозь двери и окна.
Что это значит?
Фейерверк в мою честь, награда?
Вполне возможно.
Со всех сторон - листва.

Дрозд взлетел
под белое облако
и снова вниз, в траву
у стены.
Дрозд прав, как всегда.

Черное солнце
или бычий зуб?
Думаю о непостижимом.

Дрозд прыгает пружинисто,
хвост чертит пунктир - - -,
охотится.

И вдруг начинает
               говорить,
рокочет, рокочет, рокочет -
и улетает,
разбив пополам мою мысль.

В тени под деревом
сидит леопард,
как крест.
Вокруг - жаркий полдень.

Спрятаны когти, спрятаны зубы,
спрятан огонь.

Он защищен,
клетка его охраняет от собственной силы.

Одолеть леопарда -
все равно что подняться на высокую гору.

Сидел ты молча, только слушал,
не веря до конца тому, что должен был
сказать сейчас.
Ты выступил,
но сразу засомневался в своих словах,
стоило им прозвучать.

Ты не доверял своему пролетарскому слову.
Здесь, среди всех этих праздничных и нарядных,
ты стеснялся самого себя
и потому не доверял своим мыслям.
Ты думал так: речь должна быть
подобна отшлифованному алмазу в витрине.
Правильно думал.

Но то, о чем ты сказал, как ничто здесь,
было устремлено в будущее.

Он был измотан
к концу дня.
Остановившись у чахлой елки,
он коснулся хвои
и постоял минуту.

Связь, родство
возникло на краткий миг
между деревом и человеком.

В том не было необходимости,
но он остановился
и коснулся хвои,
прежде чем уйти в кончавшийся день.

Ты прожил много дурацких дней
и наделал много глупостей,
но все не так просто,
слишком многое удерживало тебя
от того, что разумно,
слишком многое влекло к безрассудству.

Зато сегодня ты побывал и в банке,
и на почте, и в бакалейном магазине,
не сделав ни одной глупости.
Поздравляю, ты прожил правильный день.

Газеты вынуждены ловить постоянно
попутный ветер,
попутный ветер для наилучшего сбыта.
Особенно первая полоса
нуждается в нем.

Насилие, герои, преступления -
вот он, тот самый ветер.
Буквы и фотографии нагромождены, как горы.

Сегодня, как и всегда, газетам необходим
попутный ветер.
Полным ходом идут газеты,
им помогают рекламы,
кричат на перекрестках, где толчея.
В этом не было бы нужды,
но без этого не обойтись.

Вошли газеты и поселились в наших домах,
крадутся по комнате, и различимо дыханье
и преступника, и героя.
Напрасно, напрасно тщатся газеты
развить еще большую скорость.
Мы понимаем, это не ветер - ветерок,
не обращаем вниманья -
прочли и забыли.

Нас волнуют более важные вещи,
они-то и есть ветер, имеющий силу.
Но об этом газеты молчат.
Разочарованные, мы бросаем их на пол,
и лежат газеты.