Андре Бьерке

ИЗ СБОРНИКА «РОСТОК ПОД ВЕТРОМ», 1974

(C) H.Aschehoug & Со [W. Nygaard], 1977

Перевод Е.Аксельрод

«Стиха искусство? Да оно мертво
и старомодно - портит вкус народный,
оно и ретроградно и бесплодно».
...Стихосложенья чахнет мастерство.

Но бесконечно песни волшебство,
и не исчезнет стих бесповоротно!
Пускай над ним палачествовать модно,
жизнеспособны призраки его.

Под перебор гитар и мандолин
справляют ритм и рифма возрожденье,
хоть два десятка лет стих был расколот.

И в сочиненьях Битлов evergreen,
в считалках детских и в батрацком пенье
стих зиму пережил и снова молод.

Росток под ветром. Крыльев крачки взмах.
Как долго это видеть нам дано?
И скольким поколеньям суждено
злак не пластмассовый сыскать в полях?

Копи свой опыт наяву и в снах,
и, может, навестить пора давно
живого клена желтое руно?
Покой едва ли мыслим впопыхах.

Но все еще в порядке. И крылат
пока еще не только самолет,
и зряч пока не только автомат.

Любуемся, не вовсе сбиты с толка,
ростком и крачкой. Нас пока влечет
земли норвежской естество... Как долго?

Поэт, чей легок и свободен слог,
когда ты пьян от сна, а день встает -
скажи, как назовешь его приход,
дай нам, проснувшимся, хотя б намек!

Да кто бы сразу нам ответить смог!
Ты слов казну транжиришь, точно мот,
бросаешь как попало: «Солнце бьет»,
«В долине утро», «Занялся денек»...

У языка на все найдешь ответ,
нет слова, что тебя бы не прельстило,
великолепно каждое из них:

«заря», «аврора» - осознай, поэт,
к тебе через окно вошло светило,
вошел рассвет, несущий новый стих!

Со старостью бороться? Ты смешон!
О где она - волос твоих копна?
Коль пятьдесят четвертый, так в обоз
пора, но ты все так же неучен:

и послезавтра жизнью увлечен
ты будешь, как вчера, что б ни стряслось.
Как несерьезно ты живешь всерьез:
желать того, что прежде, не резон.

Уймись, щенок седой, смирись с годами!
Что быть должно, того не миновать.
И не срамись, подумай о позоре!

Внимай врачам, обзаведись очками
и не забудь диету соблюдать
на девушек, поэзию и зори!

Тот позаброшенный наш дом,
тот счастья родовой дворец,
как детская, где все вверх дном,
когда игре пришел конец.

Простит ли мне, что брошен он,
тот позаброшенный наш дом?
Я сдался, жизнью изнурен,
и он не мог помочь ни в чем.

Любовь и ссоры знал наш дом -
он будет глух к мечтам чужим.
Что б ни случилось с ним потом,
без нас он будет нежилым.

Пусть в нем других жильцов очаг,
бурлят другие страсти в нем -
нет ничего, что пусто так,
как он, покинутый наш дом.

Чем развит нюх мальчишки городского?
Лишь улицей - ты здесь весну вдохнешь.
Бродя осенней улицей, взгрустнешь,
ловя ноздрями дух тепла былого.

Вот дом двенадцать: шпиль средневековый,
кирпич седой, плющом увитый сплошь.
Дом населенный на дворец похож,
где сказочное празднество готово.

И вдруг: фонтан. Да, ты искал недаром,
три деревца внезапных - чем не сад?
Бьет родничок над самым тротуаром.

Трамвай затренькал... Чад и гниль... Но сроду
ты с городом, поэт. Дыши с ним в лад!
Ведь ты принадлежишь к его приходу.

Веянье ветра
с камнем дружило.
Над зримым незримое
часто кружило.

Шептались они,
рады встрече веселой -
легкое - сверху,
снизу - тяжелый.

Шептались о дружбе,
хранимой веками.
- Зачем ты невидимо? -
сетовал камень. -

Твой ласковый шепот
как пенье сирены...
- Но я тебя вижу,
мой друг неизменный!

Жаль, камню не слиться
с воздушным касаньем,
взмыть камню нельзя,
ветер камнем не станет.

- Но можешь мне дар
принести дорогой:
ты мне обещай
не летать стороной.

- И ты поклянись, -
летний ветер пропел, -
лежать здесь,
когда бы я ни прилетел!

Хоть парой не стали,
отрадней на свете,
когда ладит с камнем
порывистый ветер...