Крючась, корчась безобразно,
Неприступных скал громады
Взглядом чудищ допотопных
На меня глядят свирепо.

В небесах седые тучи,
Двойники утесов мрачных,
Буйно мчатся, повторя
Формы каменных чудовищ.

Водопад вдали бушует,
В темных елях воет ветер;
Этот гул - неумолимый,
Роковой, как безнадежность.

Страшно в дебрях запустелых!
Вкруг вершин угрюмых сосен
Кружат галки черной тучей,
То садятся, то взлетают.

Вслед за мной идет Ласкаро,
Бледен, хмур, и, верно, сам я
Схож с безумьем, за которым
Скорбный спутник, смерть, шагает.

Что за дикая пустыня!
Иль на ней лежит проклятье?
Кажется, я вижу кровь
На корнях той чахлой ели.

Вон стоит под ней лачуга,
От стыда зарылась в землю,
И соломенная крыша
Робко молит подаянья.

В хижине живут каготы,
Полувымершее племя,
Чья растоптанная жизнь
В непроглядной тьме влачится.

Баск таит в душе доныне
Отвращение к каготу, -
Это мрачный пережиток
Черной эры фанатизма.

Видел я собор в Баньере,
Там решетчатая дверца,
Как сказал мне старый кистер, -
Вход отдельный для каготов.

Им законом запрещалось
Проходить в другие двери.
Сторонясь людей, украдкой,
В божий дом входил кагот.

Там, на низенькой скамейке,
Мог он сесть и помолиться,
Одинок, как прокаженный,
Всею паствою отвержен.

Но святой веселый факел
Просвещенья светит ясно,
Разгоняет ярким блеском
Черный мрак средневековья.

Не хотел войти Ласкаро
Вслед за мною в дом кагота;
Я вошел один и брату
Подал руку дружелюбно,

И поцеловал младенца,
Что сосал, вцепившись жадно,
Грудь каготки, - был похож он
На больного паучка.